понедельник, 26 сентября 2016 г.

"Составить кроссворд"

Текст к основному конкурсу.
Сетка будет та же на 5 слов. 4 слова берете из текста и 1 из любых источников ( но это должно быть имя существительное. Оценка для букв будет здесь позже.  Сейчас можете производить выборку слов по количеству букв. После получения оценки можно просчитать стоимость слов и выбрать для кроссворда слова с наибольшим значением суммы.


3 буквы
4 буквы
6 букв
7 букв
Был
Него
Толайк
Алгалла
Хан
Ярко
Спиной
Татарин
Эль
Одну
Стволу
Халатах




Был в Крыму хан Моссолайма эль Асваб, и был у него сын Толайк Алгалла…
          Прислонясь спиной к ярко-коричневому стволу арбутуса, слепой нищий, татарин, начал этими словами одну из старых легенд полуострова, богатого воспоминаниями, а вокруг рассказчика на камнях – обломках разрушенного временем ханского дворца – сидела группа татар в ярких халатах, в тюбетейках, шитых золотом. Вечер был, солнце тихо опускалось в море, его красные лучи пронизывали темную массу зелени вокруг развалин, яркими пятнами ложились на камни, поросшие мхом, опутанные цепкой зеленью плюща. Ветер шумел в купе старых чинар, листья их так шелестели, точно в воздухе струились невидимые глазом ручьи воды.
          Голос слепого нищего был слаб и дрожал, а каменное лицо его не отражало в своих морщинах ничего, кроме покоя; заученные слова лились одно за другим, и перед слушателями вставала картина прошлых, богатых силой чувства дней.
          Хан был стар, - говорил слепой, - но женщин в гареме было много у него. И они любили старика, потому что в нем было еще довольно силы и огня, и ласки его нежили и жгли, а женщины всегда будут любить того, кто умеет сильно ласкать, хотя бы и в морщинах было лицо его – в силе красота, а не в нежной коже и румянце щек.
          Хана все любили, а он любил одну казачку-полонянку из днепровских степей и всегда ласкал ее охотнее, чем других женщин гарема, где было триста жен из разных земель, и все они красивы, как весенние цветы, и всем им жилось хорошо. Много вкусных и сладких яств велел готовить для них хан и позволял им всегда, когда они захотят, танцевать, играть…
          А казачку он часто звал к себе в башню, из которой видно было море, там для казачки он имел все, что нужно женщине, чтобы ей весело жилось: сладкую пищу, и разные ткани, и золото, и камни всех цветов, музыку, и редких птиц из далеких стран, и огненные ласки влюбленного. В этой башне он забавлялся с ней целые дни, отдыхая от трудов своей жизни и зная, что сын Алгалла не уронит славы ханства, рыская волком по русским степям и всегда возвращаясь оттуда с богатой добычей, с новыми женщинами, с новой славой, оставляя там, сзади себя, ужас и пепел, трупы и кровь.
          Раз возвратился он, Алгалла, с набега на русских, и было устроено много праздников в честь его, все мурзы острова собрались на них, были игры и пир, стреляли из луков в глаза пленников, пробуя силу руки, и снова пили, славя храбрость Алгаллы, грозы врагов, опоры ханства. А старый хан был рад славе сына. Хорошо было старику знать, что когда он умрет, - ханство будет в крепких руках.
          Хорошо было ему, и вот он, желая показать сыну силу любви своей, сказал ему при всех музах и беках – тут, на пиру, с чашей в руке, сказал:
           -  Добрый ты сын, Алгалла! Слава аллаху, и да будет прославлено имя пророка его!
          И все прославили имя пророка хором могучих голосов.  Тогда хан сказал:
          -  Велик аллах! Еще при жизни моей он воскресил мою юность в храбром сыне моем, и вот вижу я старыми глазами, что, когда черви источат мое сердце, - жив буду я в сыне моем! Велик аллах и Магомет, пророк его! Хороший сын у меня есть, тверда его рука и ясен ум… Что хочешь ты взять из рук отца твоего, Алгалла? Скажи, и я дам тебе по твоему желанию…
          И не замер еще голос хана-старика, как поднялся Толайк Алгалла и сказал, сверкнув глазами, черными, как море ночью, и горящими, как очи горного орла:
          -  Дай мне русскую полонянку, повелитель-отец!
          Помолчал хан – помолчал, столько времени, сколько надо, чтобы подавить дрожь в сердце, - и промолчав, твердо и громко сказал:
          Бери! Кончим пир, - ты возьмешь ее.
          Вспыхнул удалой Алгалла, великой радостью сверкнули орлиные очи, встал он во весь рост и сказал отцу-хану:
          - Знаю я, что ты мне даришь, повелитель-отец! Знаю это я… Раб я твой – твой сын. Возьми мою кровь по капле в час – двадцатью смертями я умру за тебя!
          Не надо мне ничего! – сказал хан, и поникла на грудь его седая голова, увенчанная славой долгих лет и многих подвигов.
          Скоро они кончили пир, и оба молча рядом друг с другом пошли из дворца в гарем.
          Ночь была темная, ни звезд, ни луны не было видно из-за туч, густым ковром покрывшим небо.
          Долго шли во тьме отец и сын, и вот заговорил хан эль Асваб:
          - Гаснет день ото дня жизнь моя – и все слабее бьется мое старое сердце, все меньше огня в груди. Светом и теплом моей жизни были знойные ласки казачки… Скажи мне, Толайк, скажи, неужели она так нужна тебе? Возьми сто, возьми всех моих жен за одну ее!..
          Молчал Толайк Алгалла, вздыхая.
          – Сколько дней мне осталось? Мало дней у меня на земле… Последняя радость жизни моей – эта русская девушка... Она знает меня, она любит меня, - кто теперь, когда ее не будет, полюбит меня, старика, - кто? Ни одна из всех, ни одна, Алгалла!..
          Молчал Алгалла…
          - Как я буде жить, зная, что ты обнимаешь ее, что тебя целует она? Перед женщиной нет ни отца, ни сына, Толайк! Перед женщиной все мы – мужчины, мой сын… Больно будет мне доживать мои дни… Пусть бы все старые раны открылись на моем теле, Толайк, и точили бы кровь мою, пусть бы я лучше не пережил этой ночи, мой сын!
          Молчал его сын… Остановились они у двери гарема и, опустив на груди головы, стояли долго перед ней. Тьма была кругом, и облака бежали в небе, а ветер, потрясая деревья, точно пел, шумел деревьями.
          – Давно я люблю ее, отец… - тихо сказал Алгалла.
          – Знаю… И знаю, что она тебя не любит… - сказал хан.
          – Рвется сердце мое, когда я думаю про нее.
          – А мое старое сердце чем полно теперь?
          И снова замолчали. Вздохнул Алгалла.
          – Видно, правду сказал мне мудрец-мулла – мужчине женщина всегда вредна: когда она хороша, она возбуждает у других желание обладать ею, а мужа своего предает мукам ревности; когда она дурна, муж ее, завидуя другим, страдает от зависти; а если она не хороша и не дурна – мужчина делает ее прекрасной и, поняв, что ошибся, вновь страдает через нее, эту женщину…
          – Мудрость не лекарство от боли сердца, - сказал хан.
          Поднял голову хан и грустно поглядел на сына.
          – Убьем ее, - сказал Толайк.
          – Ты любишь себя больше, чем ее и меня, - подумав, тихо молвил хан.
          – Ведь и ты тоже.
          И опять они помолчали.
          – Да! И я тоже, - грустно сказал хан. От горя он сделался ребенком.
          – Что же – убьем?
          – Не могу я отдать ее тебе, не могу, - сказал хан.
          – И я не могу больше терпеть – вырви у меня сердце или отдай мне ее…
          Хан молчал.
          – Бросим ее в море с горы.
          – Бросим ее в море с горы, - повторил хан слова сына, как эхо сынова голоса.
          И тогда они вошли в гарем, где она уже спала на полу, на пышном ковре. Остановились они перед ней, смотрели; долго смотрели они на нее. У старого хана слезы текли из глаз на его серебряную бороду и сверкали в ней, как жемчужины, а сын его стоял, сверкая очами, и, скрежетом зубов своих сдерживая страсть, разбудил казачку. Проснулась она – и на лице ее, нежном и розовом, как заря, расцвели ее глаза, как васильки. Не заметила она Алгуллу и протянула алые губы хану.
          – Поцелуй меня, орел!
          – Собирайся… пойдешь с нами, - тихо сказал хан.
          Тут она увидела Алгаллу и слезы на очах своего орла и – умная она была – поняла все.
          – Иду, - сказала она. – иду. Ни тому, ни другому – так решили? Так и должны решать сильные сердцем. Иду.
          Молча они, все трое, пошили к морю. Узкими тропинками шли, ветер шумел, гулко шумел…
          Нежная она была девушка, скоро устала, но и гордая была – не хотела сказать им этого.
          Когда сын хана заметил, что она отстает от них, - сказал он ей:
          – Боишься?
          Она блеснула глазами на него и показала ему окровавленную ногу…
          – Давай понесу тебя! – сказал Алгалла, протягивая к ней руки. Но она обняла шею старого орла. Поднял хан ее на свои руки, как перо, и понес; она же, сидя на его руках, отклоняла ветки от его лица, боясь, что они попадут ему в глаза. Долго они шли, и вот уже слышен гул моря вдали. Тут Толайк, - он шел сзади их по тропинке, - сказал отцу:
          – Пусти меня вперед, а то я хочу ударить тебя кинжалом в шею.
          – Пройди, – аллах возместит тебе твое желание или простит, - его воля, - я же, отец твой, прощаю тебя. Я знаю, что значит любить.
          И вот оно, море, перед ними, там, внизу, густое, черно и без берегов. Глухо поют его волны у самого низа скалы, и темно там. Внизу, и холодно, и страшно.
          – Прощай! – сказал хан, целуя девушку.
          – Прощай! – сказал Алгалла и поклонился ей.
          Она заглянула туда, где пели волны, и отшатнулась назад, прижав руки к груди.
          – Бросьте меня, - сказала она им…
          Простер к ней руки Алгалла и застонал, а хан взял ее в руки свои, прижал к груди крепко, поцеловал и, подняв ее над своей головой, бросил вниз со скалы.
          Там плескались и пели волны, и было так шумно, что оба они не слыхали, когда она долетела до воды. Ни крика не слыхали, ничего. Хан опустился на камни и молча стал смотреть вниз, во тьму и даль, где море смешалось с облаками, оттуда шумно плыли глухие всплески волн, и ветер пролетал, развевая седую бороду хана. Толайк стоял над ним, закрыв лицо руками, - камень, неподвижный и молчаливый. Время шло, по небу одно за другим плыли облака, гонимые ветром. Темные и тяжелые они были, как думы старого хана, лежавшего над морем на высокой скале.
          – Пойдем, отец, - сказал Толайк.
          – Подожди… - шепнул хан, точно слушая что-то. И опять прошло много времени, плескались волны внизу, а ветер налетал на скалу, шумя деревьями.
          – Пойдем, отец…
          - Подожди еще…
          Не один раз говорил Толайк Алгалла:
          – Пойдем, отец.
          Хан все не шел от места, где потерял радость своих дней.
          Но – все имеет конец! – встал он, могучий и гордый, встал, нахмурил брови и глухо сказал:
          – Идем…
          Пошли они, но скоро остановился хан.
          – А зачем я иду и куда, Толайк? – спросил он сына, - Зачем мне жить теперь, когда вся моя жизнь в ней была? Стар я, не полюбят уже меня больше, а если никто тебя не любит – неразумно жить на свете.
          – Слава и богатство есть у тебя, отец…
          – Дай мне один поцелуй и возьми все это в награду. Все это мертвое – одна любовь женщины жива. Нет такой любви – нет жизни у человека, нищ он, и жалки дни его. Прощай, мой сын, благословение аллаха над твоей головой да прибудет во все дни и ночи жизни твоей. – И повернулся хан лицом к морю.
          – Отец, сказал – Толайк, - отец!… - И не мог больше сказать ничего, так как ничего нельзя сказать человеку, которому улыбается смерть, ничего не скажешь ему такого, что возвратило бы в душу его любовь к жизни.
          – Пусти меня…
          – Аллах…
          – Он знает…
          Быстрыми шагами пошел хан к обрыву и кинулся вниз. Не остановил его сын, не успел. И опять ничего не было слышно – ни крика, ни шума падения хана. Только волны все плескались там, да ветер гудел дикие песни.
          Долго смотрел вниз Толайк Алгалла и потом вслух сказал:
          – И мне такое же твердое сердце дай, о аллах!
          … Так погиб хан Мосолайма эль Асваб, и стал в Крыму хан Толайк Алгалла…

Комментариев нет:

Отправить комментарий